Участники выставки:
- Михаил Молочников
- Тамара Иванова
Михаила Молочникова и Тамару Иванову многое объединяет. Они делят общую мастерскую в Берлине и легко нашли общий язык: они – люди одного поколения, успевшие получить советское художественное образование, ремесленное в хорошем смысле слова, и советский опыт художественного инакомыслия, пусть и не слишком долгий. Ремесло, у Михаила Молочникова – архитектурное, у Тамары Ивановой – полиграфическое, кормило, позволяя им оставаться формалистами-инакомыслящими по отношению как к официальному искусству, так и к альтернативной культуре. Честное ремесло, откровенный формализм и независимость привели их обоих, хоть и разными путями, к экспериментам с книгой, из которой так или иначе выходят все представленные на выставке «Сделано в Берлине» работы.
Книгам Михаила Молочникова явно тесны границы книжного блока. Они норовят вырваться на свободу, расползаясь в пространстве сороконожками нарядных раскладушек. Да и страницам их никак не удержаться в рамках прямоугольного формата: изысканные абстрактные коллажи из цветного картона, найденных фотографий и текстов изрешечены, будто пулями, круглыми прорезями мишеней-мандал, которые подчас вылезают за край листа этакими древесными грибами. Книга в классической европейской традиции всегда соотносится с архитектурой, с четкими стоечно-балочными конструкциями горизонталей и вертикалей, демонстрируя всем своим обликом сходство с храмом истины или же с ее надгробной плитой. Но эти то ли раненные навылет, то ли вздувшиеся готовыми к делению клетками книги-раскладушки более всего походят на живые организмы, способные размножаться до бесконечности. Чем напоминают «клеточные» структуры «сделанных» картин Филонова – Михаил Молочников утверждает, что филоновский принцип «сделанности» произвел на него в юности сильнейшее впечатление. Впрочем, сколько бы новых страниц ни выросло у такой «живой» книги, текст ее не изменится, потому что текста нет. Вернее, текст есть, но он един и предзадан всем книгам, скульптурам и объектам художника, будь то жизнерадостные дикарские маски, идолы или зиккураты картонных кубиков, сделанные из бумаги кислотных цветов в технике аппликации. Текст этот, кажется, равнозначен мгновенно узнаваемой манере Михаила Молочникова, успешно скрестившего «сделанность» Филонова с ритуальным творчеством аборигенов Австралии и Африки: он уводит в космическое пространство мифа, сообщая о наполняющей мир витальности и свидетельствуя о непрестанном круговращении природных сил.
Живописная серия «Реки» Тамары Ивановой тоже, в сущности, книжного, точнее – картографического, происхождения. Декоративно абстрактные, на первый взгляд, холсты представляют собой карты: портреты воображаемых рек, увиденных из космоса с воображаемого спутника GPS, чей холодный глаз зафиксировал Землю, хаотично покрытую плашками полей и разрезаемую бурными потоками воды. Обращаясь к такому многозначному символу, как река, художница апеллирует к нашей мифологической памяти и фантазии, предлагая увидеть в этих «кровеносных сосудах Земли» нечто антропоморфное – от наполненных жизненными соками жил до столь наивно визуализированного потока сознания. И опять на ум приходит живопись австралийских аборигенов, в чьих топографических пейзажах реальные племенные территории смешиваются с мифическими землями Радужного Змея. «Чем дальше в хай-тек, тем чувствительнее человек к архаике», – полагает Тамара Иванова.
Авторы бессловесных книг и карт неслучайно ищут опору в бесписьменных культурах: это можно объяснить смыслом и назначением истории художественно препарированной книги. Лишь в XX веке художник, работающий с книгой, наконец-то взял реванш у писателя за то, что многие столетия был вынужден довольствоваться униженным положением иллюстратора. Первым шагом к эмансипации стала livre d’artiste: роскошные малотиражные издания для утонченных коллекционеров-интеллектуалов, где все – от коробки до шрифтов – отдавалось на откуп искусству, заменяли читателя зрителем, освобождая книгу от диктата текста, так что Джойс отступал в тень перед Матиссом, а Аристофан – перед Пикассо. Окончательную же победу над литературой одержал book art, книжный объект, избавлявшийся иногда не только от текста, но и от обложек, корешков, страниц, даже от самой бумаги – словом, от всего того, что делало книгу книгой. Однако в XXI веке, веке электронных ридеров, провозгласившем конец эпохи Гутенберга, художник, обращающийся к книге, которая хоть и лишилась текста, но все еще может шуршать страницами, сберегая старинное обаяние того, что теперь все чаще называют «бумажным носителем», выглядит форменным Дон Кихотом. Видимо, биологическая и мифологическая стихия в работах Михаила Молочникова и Тамары Ивановой говорит, что допотопная бумажная книга будет из последних сил сопротивляться холоду экранных медиа. Точно так же, как человек будет из последних сил держаться за свое архаическое, символическое сознание.
Анна Толстова